Телепроекту «Постскриптум» исполнилось 25 лет
«Постскриптум — приписка в письме после подписи», — сообщает толковый словарь. 25 лет назад у этого слова появилось еще одно значение: «Постскриптум» — еженедельная аналитическая программа на телеканале ТВЦ. Ее автор и бессменный ведущий Алексей Пушков. Впрочем, не менее известен он в другой своей ипостаси: Алексей Константинович — сенатор РФ, председатель Комиссии Совета Федерации по информационной политике и взаимодействию со СМИ. О том, как создавался «Постскриптум», какой путь прошла за эти годы страна и что нас ждет впереди, телеведущий и политик рассказал в интервью «МК».
— Алексей Константинович, как вы относитесь к Википедии?
— Сдержанно отношусь.
— Сдержанно — это хорошо. Некоторые ваши коллеги, я слышал, предлагают вообще ее запретить.
— Дело в том, что Википедия это не российский ресурс. Даже если говорить о русскоязычной ее версии, основной контент генерируется за пределами России, а в современных условиях уже одно это вызывает вопросы. Википедия претендует на объективность, но в ее оценках политических и исторических событий, политических и общественных фигур четко прослеживается идеологическая составляющая. Посыл этот однозначно необъективный и часто имеющий антироссийский подтекст.
Но я против радикальных мер: закрыть, запретить… Хотя такая реакция эмоционально понятна. И в отношении Википедии, и в отношении других популярных у нас глобальных платформ. Прежде всего надо понять соотношение их пользы и их вреда. Закрывать, ничего или мало что предлагая взамен, предлагая платформы, которые не обеспечивают того качества, того уровня удобства пользования, которого ждет потребитель, было бы, видимо, неверно.
То есть я предлагаю смотреть на деятельность этих платформ с широко открытыми глазами. Понимая, что, пока мы не создадим альтернативы, отказаться от них, видимо, не сможем. Но оценки тому, что они делают и чьи интересы обслуживают, давать, безусловно, необходимо. И штрафовать за нарушение наших законов, как делает Роскомнадзор, тоже необходимо.
— Ну, вот сейчас и проверим, насколько объективна Википедия. Поскольку пока она не запрещена, думаю, можно процитировать ее в нашем разговоре. Цитирую: «Алексей Пушков вынашивал идею авторской передачи, еще будучи руководителем Дирекции международных связей ОРТ, считая, что на телевидении нет программы, в которой были бы представлены критика тогдашнего президента Бориса Ельцина в аналитическом плане, а также разные точки зрения на какие-либо события. Владелец канала Борис Березовский после нескольких дней переговоров отказался от подобного проекта, и к идее Пушков вернулся только после перехода на московский телеканал, куда был приглашен мэром Юрием Лужковым». Все верно?
— Этот фактологический пассаж ничего не говорит об объективности Википедии. Ее предвзятость выражается прежде всего в оценочных суждениях. И даже здесь не все верно: меня пригласили на ТВЦ именно потому, что у меня уже была идея такой программы. Я тогда сказал себе, что если она не будет воспринята на Первом канале (тогда ОРТ), то пойду на тот канал, который мне предложит ее реализовать. Предложил ТВЦ, там я эту идею и осуществил.
Кроме того, я не ставил своей задачей делать антиельцинскую программу. Дело было не в этом. Это был конец 1990-х, эпоха информационных войн. Поссорившиеся Березовский и Гусинский воевали друг с другом, используя в качестве оружия телеканал НТВ, который принадлежал Гусинскому, и ОРТ, которым руководил Березовский. По выражению одного известного телевизионного деятеля, телеканалы использовались тогда как информационная заточка.
Видя все это, видя, что телевидение, возможно, за исключением небольших каналов, обслуживает интересы олигархата, что произошла приватизация общенационального информационного ресурса, я выступил с идей программы, которая не будет участвовать в информационных войнах. Которая про белое будет говорить, что это белое, а про черное — что это черное. Говорить, например, о том, что залоговые аукционы были, по сути, способом разграбления национального достояния. То есть называть вещи своими именами.
Березовский, кстати, показательно на это отреагировал: да, это очень хорошая мысль, это очень правильно, это будет развивать общество. Но это — для России завтрашнего дня. «А сегодня, — сказал Березовский, — мне нужен киллер». И взял на итоговую программу Сергея Доренко.
Березовскому был нужен профессионал-технолог, который был бы способен решить поставленную задачу, невзирая на нравственную сторону дела. И он нашел такого способного инфотехнолога. Сергей был профессионалом. Он действительно стал телекиллером, и ему нравилось то, что он делал. Но свою репутацию как политического обозревателя он, я считаю, быстро уничтожил. В этом смысле он «расстрелял сам себя».
Лужков хотел сделать из ТВЦ федеральный канал, а не просто столичный. Они почти полгода искали автора и ведущего для итоговой аналитической программы федерального уровня. И в итоге предложили ее делать мне.
По моему замыслу, эта программа должна была отличаться от других. Во-первых, она не должна была быть средством информационной войны, не должна была быть нацелена на уничтожение конкретных политических противников. А с другой стороны, должна была ставить во главу угла не интересы той или иной группировки, а интересы государства и общества. Вот два основных политических принципа, которые легли в основу «Постскриптума».
И еще добавлю: я всегда считал, что программа должна быть не просто о политике, а о людях в политике. Ведь что такое политика? Политика осуществляется через людей, политика это прежде всего люди. Со своими достоинствами и слабостями, успехами и ошибками. Поэтому я с самого начала сделал заявку на то, что создаю, так сказать, театр политических страстей.
И, надо сказать, довольно быстро это получило отзвук. Люди увидели, что на телевидении появилась программа с понятными им критериями. Увидели, что сюжеты появляются не потому, что это нужно Березовскому или Гусинскому, а потому что это вызвано общественными потребностями.
— А Юрий Михайлович не пытался «повлиять» на вас?
— Нет, должен сказать, что за все годы моей работы на ТВЦ при Лужкове с его стороны никогда не было никаких указаний относительно вектора моего эфира. У нас было понимание, что вектор — это государственные интересы. По крайней мере в том виде, в котором я их понимал.
— Так или иначе, вы заняли определенное место на тогдашнем поле политической битвы, причем в самый разгар этой битвы. Место на той стороне политической баррикады, которая была противоположна тогдашней верховной власти, Кремлю. Возникали в связи с этим какие-либо проблемы?
— Естественно, проблемы возникали. Многие известные политики были очень недовольны моей программой, потому что я позволял себе критиковать то, что до той поры было табу на телевидении. К таким табуированным темам относилась, например, чубайсовская приватизация. В других средствах массовой информации, в газетах еще можно было встретить критические оценки, но не на телевидении.
Еще одной такой темой была линия Козырева на сознательное, добровольное, я бы даже сказал, опережающее подчинение Соединенным Штатам. Это же была официальная доктрина! Да, президент Ельцин периодически возмущался, например по поводу расширения НАТО, но без особого успеха. Потому что сам же ставил задачу МИД, чтобы были прежде всего хорошие отношения с американцами. А хорошие отношения с американцами могут быть только при одном условии: если ты будешь с ними соглашаться. Эту доктрину только Евгений Примаков начал менять, когда возглавил МИД, и то не сразу. Как раз в эти годы я и начал делать программу.
Помните, как писал Маяковский? «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана…» Ну, до таких высот, как Маяковский, я, конечно, не доходил, но карту привычных идейно-информационных будней точно «смазывал». Поэтому, конечно, жаловались на меня. Были звонки Юрию Михайловичу, были другие звонки.
— Звонки сверху?
— От людей, которые находились в руководстве страны. Не буду уточнять, кто именно звонил, эти люди до сих пор активны. Но ни разу эти жалобы не получили серьезного продолжения. Потому что все, что я говорил, было обоснованно. Никто не смог доказать, что я как-то искажаю факты или высказывания.
— Как минимум можно констатировать, что положение журналистов, критикующих власть, конфликтующих с ней, за эти годы лучше не стало. Как вы оцениваете то, что случилось в Чечне с журналисткой Еленой Милашиной и адвокатом Александром Немовым?
— Считаю это совершенно недопустимым. Избиение и запугивание журналистов абсолютно неприемлемо, какие бы взгляды эти журналисты ни выражали. Я не предвижу у нас раскола по этому вопросу, в том числе в исполнительной власти. Мы являемся, как постоянно подчеркивает президент, правовым государством. Даже в условиях проведения СВО. Я бы даже сказал, особенно в условиях проведения СВО, когда может возникнуть, скажем так, искушение нарушить закон во имя неправильно понятых государственных интересов.
Террор по отношению к журналистам противоречит не только российским законам. Это противоречит и нашим международным обязательствам. То, что мы вышли из Совета Европы, не означает, что мы с себя их скинули. Мы члены Организации Объединенных Наций, других международных организаций, и у нас есть обязательства и по защите прав журналистов.
Мы же защищали русскоязычных журналистов на Украине, в Молдавии, в Прибалтике. Я лично неоднократно обращался в Совет Европы с запросами по этому поводу, когда в 2012–2016 годах был главой нашей делегации в ПАСЕ. И нашу позицию мы обосновывали именно международными нормами. Будет ли у нас моральное право выступать в защиту журналистов в других странах, если мы не сможем обеспечить журналистам защиту в своей собственной стране?
— Журналистику называют четвертой властью, хотя в России такой взгляд считается анахронизмом. Но в подкорке это определение осталось, и, мне кажется, это правильное определение. Законодательная в этом списке идет иногда первой, иногда второй. Вы в одном лице представляете сразу две власти. Нет здесь конфликта интересов?
— Когда меня в 2011 году избрали в Государственную думу и предложили возглавить Комитет по международным делам, передо мной встал вопрос: что делать с программой? Не будет ли некого противоречия между тем, что я делаю как законодатель, и тем, что делаю как политический обозреватель?
Программа на тот момент выходила уже 13 лет и была по-прежнему популярна, находилась на пике. Мне очень не хотелось с ней расставаться. И я подумал: почему, собственно, тут должны быть противоречия? Закон позволяет совмещать депутатскую деятельность с творческими профессиями. Может быть, стоит попытаться сделать так, чтобы моя позиция законодателя помогала моей программе?
Я включил законодательный процесс в число тех тем, которые рассматривает программа «Постскриптум». Не во всех случаях, конечно, это возможно: многие законы достаточно сложны. И, конечно, законы, о которых мы рассказываем в программе, должны иметь общегражданское звучание. Всем должно быть понятно, о чем идет речь и почему это важно. Кроме того, я стал активно привлекать депутатов и сенаторов в качестве комментаторов для наших сюжетов.
То есть я постарался объединить эти две свои функции. И до известной степени, считаю, мне это удалось. Возник, правда, один момент: значительно выросла ответственность за сказанное слово. Позволять себе радикализм в оценках стало сложнее.
Я опасался, что это вызовет отток зрителей. Потому что в России ценят как раз субъективное слово. В России не любят вот это: «с одной стороны, с другой стороны…». Ты скажи, что ты думаешь, а мы уже сами решим, подходит это нам или нет. Но я увидел, что никакого оттока не произошло, что мои оценки по-прежнему вызывают интерес. Более того, в какой-то мере интерес даже усилился. Ведь хотя, с одной стороны, моя официальная функция меня несколько ограничивает, с другой — придает моим словам больший вес.
Главный судья здесь зритель. Если программу не смотрят, ее никто не удержит в эфире: ни руководитель канала, ни министр, который благоволит программе, ни люди выше министра. Если не будут смотреть — всё! Либо найдут другого ведущего, либо скорее вообще закроют проект. Но, судя по рейтингам программы «Постскриптум», судя по тому, что она уже 25 лет в эфире, у меня получилось найти тот баланс, который не претит зрителю. Если зритель смотрит, значит, его устраивает такая стилистика.
За эти годы мне удалось создать профессионально крепкий и надежный творческий коллектив, преданный «Постскриптуму» и хорошо понимающий его принципы. Есть программы, специализирующиеся на оперативной информации, есть программы, которые специализируются на том, чтобы потрясти воображение. «Постскриптум» специализируется на том, чтобы вызывать доверие у людей и помочь им понять суть событий, о которых мы говорим. И, судя по всему, нам это удается.
— 25 лет это, конечно, срок. Солидный срок. Немного, наверное, таких программ-долгожителей на нашем телевидении…
— Авторских — нет. Здесь очень важно, что программа авторская. Есть, допустим, программа «Время» на Первом канале, которая выходит, наверное, уже более 50 лет. Есть программа «Вести» на канале «Россия»… Но это канальные программы. Команды, которые их делают, многократно менялись, как и ведущие. Но если говорить об авторских политических программах, то никто еще к такому сроку не приближался.
— Но большая часть этого срока — эпоха Путина. «Постскриптум» стал частью этой эпохи и даже, пожалуй, одной из ее медийных визитных карточек. Представляете ли вы свою программу в другую, постпутинскую эпоху? Каким тогда будет «Постскриптум» и будет ли вообще?
— Провокационный, конечно, вопрос. Отвечу так. Программа появилась в эфире до начала путинской эпохи. Хотя связь тут, вероятно, есть. К концу ельцинского времени сформировался мощный запрос на переход от ущербного типа развития к тому типу, который будет отвечать нашей национальной идентичности, нашей истории, нашим ценностям, нашей вере, наконец. Одним из ответов на этот общественный запрос и стало появление «Постскриптума». А вскоре этот запрос получил воплощение на уровне практической политики.
Многое реализовано, хотя не все, конечно. Но сейчас перед нами стоит новый большой вызов. Мы много говорим о том, что вступаем в многополярный мир. У нас иногда это воспринимают как нечто, что обеспечит нам прекрасное будущее само по себе: Соединенные Штаты утратят свою роль мирового гегемона, ослабнет влияние объединенного Запада, перед нами откроются новые перспективы… И установится более справедливый, более равноправный миропорядок.
Так вот, должен сказать, что это идеалистическая картина. Снимется одна проблема — избыточной мощи Запада. И то это произойдет не сразу, Запад будет сопротивляться. Но возникнет ряд новых проблем. Появляются новые центры силы — со своими амбициями, со своими взглядами на вещи, со своими большими ресурсами, со своими технологическими достижениями. Надо быть готовыми к тому, что многополярный мир — это мир возросшей конкуренции.
Сумеем ли мы не только сотрудничать, но и конкурировать с этими новыми центрами? Можем ли полагаться здесь на наши прошлые достижения? Знаете, у одного швейцарского банка был такой потрясающий лозунг «Стабильность — это быстрое преследование». Мы вступаем в мир, в котором, даже если ты хочешь удерживать свои позиции, ты уже должен очень быстро двигаться, быстро реагировать и соперничать с другими центрами силы. А если рассчитываешь оказаться на первых позициях, должен продемонстрировать еще более высокий уровень эффективности.
Если рассматривать перспективу в таком контексте, то такая программа, как «Постскриптум», несомненно, может и должна иметь место в обозримом будущем. Я не говорю, что обязательно останусь ее ведущим. Это зависит от множества факторов. Но подобные программы, по моему убеждению, должны быть. Если они будут ставить такого рода вопросы, они, безусловно, будут востребованы.
Что же касается сегодняшнего дня, то, на мой взгляд, «Постскриптум» идет в ногу со временем, не устаревает. Мы движемся вместе с миром и со страной. И если продолжим так двигаться и дальше, думаю, оснований отказываться от этого проекта не будет.